Меня зовут Майкл Фогетти, я капитан корпуса морской пехоты* США в отставке. Недавно я увидел в журнале фотографию русского памятника из Трептов-парка*, находящего в Берлине, и вспомнил один из эпизодов своей службы. История эта произошла лет тридцать назад в Африке. Мой взвод после выполнения специальной операции, получил приказ ждать эвакуации в заданной точке, но попасть в нее мы так и не смогли.
В районе Золотого рога, как всегда было жарко, во всех смыслах этого слова. Местным жителям явно было мало одной революции. Им надо было их минимум три, пару гражданских войн и один религиозный конфликт в придачу. Мы выполнили задание и теперь спешили в точку рандеву с катером, на котором и должны были прибыть к месту эвакуации. Но нас поджидал сюрприз. На окраине небольшого приморского городка нас встретили суетливо толкущиеся группы вооруженных людей. Они косились, но нас не трогали, ибо колонна из пяти джипов, ощетинившаяся стволами М-16* и М-60*, вызывала уважение. Вдоль улицы периодически попадались легковые автомобили со следами обстрела и явного разграбления, но именно эти объекты и вызывали основной интерес пейзан, причем вооруженные мародеры имели явный приоритет перед невооруженными. Когда мы заметили у стен домов несколько трупов европейцев, я приказал быть наготове, но без команды огонь не открывать. В эту минуту из узкого переулка выбежала белая женщина с девочкой на руках, за ней с хохотом следовало трое местных нигеров (извините, афро-африканцев). Нам стало не до политкорректности. Женщину с ребенком мгновенно втянули в джип, а на ее преследователей цыкнули и недвусмысленно погрозили стволом пулемета, но опьянение безнаказанностью и пролитой кровью сыграло с мерзавцами плохую шутку. Один из них поднял свою G-3* и направил на нас. Колоун автоматически нажал на гашетку пулемета и дальше мы мчались под усиливающуюся стрельбу. Хорошо еще, что эти уроды не умели метко стрелять. Мы взлетели на холм, на котором собственно и располагался город, и увидели внизу панораму порта, самым ярким фрагментом был пылающий у причала пароход.
В порту скопилось больше тысячи европейских гражданских специалистов и членов их семей. Учитывая, что в прилегающей области объявили независимость и заодно джихад, все они жаждали скорейшей эвакуации. Корабль, на котором должны были эвакуировать беженцев, весело пылал на рейде, на окраинах города сосредотачивались толпы инсургентов, а из дружественных сил был только мой взвод с шестью пулеметами и скисшей рацией (уоки-токи* не в счет).
У нас было плавсредство, готовое к походу, и прекрасно замаскированный катер, в который могли поместиться только мы. Бросить на произвол судьбы женщин и детей мы не имели права. Я обрисовал парням ситуацию и сказал, что остаюсь здесь, но не в праве приказывать кому-либо из них оставаться со мной, что приказ о нашей эвакуации в силе и катер на ходу. Но к чести моих ребят, остались все. Я подсчитал наличные силы: двадцать девять марин, включая меня, семь демобилизованных французских легионеров, 11 матросов с затонувшего парохода, две дюжины добровольцев из гражданского контингента.
Порт во времена Второй мировой войны был перевалочной базой и несколько десятков каменных пакгаузов, окруженных солидной стеной с башенками и прочими архитектурными излишествами прошлого века, будто сошедшие со страниц Киплинга и Буссенара, выглядели вполне солидно и пригодно для обороны. Вот этот комплекс и послужил нам новым фортом Аламо. Плюс в этих пакгаузах были размещены склады с ООНовской гуманитарной помощью, там же были старые казармы, в которых работали и водопровод, и канализация. Конечно, туалетов было маловато на такое количество людей, не говоря уже о душе, но лучше так, чем никак. Кстати, половина одного из пакгаузов была забита ящиками с неплохим виски. Видимо, кто-то из чиновников ООН делал тут свой небольшой гешефт. То есть вся ситуация, помимо военной, была нормальной, а военная ситуация была следующая…
Больше трех тысяч инсургентов, состоящих из революционной гвардии, иррегулярных формирований и просто сброда, хотевшего пограбить вооруженных, на наше счастье только легким оружием от маузеров 98* и Штурмгеверов* до автоматов Калашникова* и Стенов*, периодически атаковали наш периметр. У местных были три старых французских пушки, из которых они умудрились потопить несчастный пароход, но легионеры смогли захватить батарею и взорвать орудия и боекомплект. Мы могли им противопоставить: 23 винтовки М-16, шесть пулеметов М-60, 30 китайских автоматов Калашникова и пять жутких русских пулеметов китайского производства с патронами пятидесятого калибра*. Они и помогали нам удержать противника на должном расстоянии, но патроны к ним кончались с ужасающей скоростью. Французы сказали, что через 10-12 часов подойдет еще один пароход и даже в сопровождении сторожевика, но эти часы надо было еще продержаться. А у осаждающих был один большой стимул: склад с гуманитарной помощью и сотни белых женщин — все это здесь весьма ценилось. Если они додумаются атаковать одновременно и с Юга, и с Запада, и с Севера, то одну атаку мы точно отобьем, а вот на вторую уже может не хватить боеприпасов. Рация наша схлопотала пулю, когда мы еще только подъезжали к порту, а уоки-токи били только на несколько километров. Я посадил на старый маяк снайпера и мастер-сержанта* Смити — нашего радио-бога. Он там что-то смудрил из двух раций, но особых результатов это не принесло.
У противника не было снайперов, что меня очень радовало. Город находился выше порта и с крыш некоторых зданий территория, занимаемая нами, была как на ладони. Пять прямых улиц спускались к обороняемой нами стене и легко простреливались с башенок, бельведеров и эркеров…
Началась очередная атака. Она была достаточно массированной и шла с двух противоположных направлений. Предыдущие неудачи кое-чему научили инсургентов, они держали под плотным огнем наши пулеметные точки. За пять минут было ранено трое пулеметчиков, один убит. В эту минуту противник нанес удар по центральным воротам комплекса: они попытались выбить их грузовиком. И им это почти удалось. Одна створка была частично выбита, во двор хлынули десятки вооруженных фигур. Последний резерв обороны — отделение капрала Вестхаймера — отбило атаку, но потеряло трех, которые были ранены. Стало понятно, что следующая атака может стать для нас последней, у нас было еще двое ворот, а тяжелых грузовиков в городе хватало. Нам повезло, что подошло время намаза и мы, пользуясь передышкой и мобилизовав максимальное количество гражданских, стали баррикадировать ворота всеми подручными средствами. Внезапно на мою рацию поступил вызов от Смити.
— Сэр, у меня какой-то непонятный вызов и вроде от русских. Требуют старшего. Позволите переключить на вас?
— А почему ты решил, что это русские?
— Они сказали, что нас вызывает солнечная Сибирь, а Сибирь, она, кажется, в России…
— Валяй, — сказал я и услышал в наушнике английскую речь с легким, но явно русским акцентом…
— Могу я узнать, что делает United States Marine Corps на вверенной мне территории?
— Здесь Marine First Lieutenant* Майкл Фогетти. С кем имею честь? — поинтересовался я.
— Ты имеешь честь общаться, лейтенант, с тем, у кого единственного в этой части Африки есть танки, которые могут радикально изменить обстановку. А зовут меня Tankist.
Терять мне было нечего. Я обрисовал всю ситуацию, обойдя, конечно, вопрос о нашей боевой «мощи». Русский в ответ поинтересовался, а не является ли мой минорный доклад просьбой о помощи. Учитывая, что стрельба вокруг периметра разгорелась с новой силой, это была массированная атака осаждающих, я вспомнил старину Уинстона, сказавшего как-то, что если бы Гитлер вторгся в ад, то он, Черчилль*, заключил бы союз против него даже с самим дьяволом… А потому ответил русскому утвердительно. На что последовала следующая тирада…
— Отметьте позиции противника красными ракетами и ждите. Когда в зоне вашей видимости появятся танки, это и будем мы. Но предупреждаю: если последует хотя бы один выстрел по моим танкам, все то, что с вами хотят сделать местные пейзане, покажется вам нирваной, по сравнению с тем, что сделаю с вами я.
Когда я попросил уточнить, когда именно они подойдут в зону прямой видимости, русский офицер поинтересовался не из Техаса ли я. Получив отрицательный ответ, выразил уверенность, что я знаю, что Африка больше Техаса и нисколько на это не обижаюсь.
Я приказал отметить красными ракетами скопления боевиков противника, не высовываться и не стрелять по танкам, если они появятся. И тут грянуло. Бил как минимум десяток стволов, калибром не меньше 100 миллиметров. Часть инсургентов кинулась спасаться от взрывов в нашу сторону, где мы их и встретили, уже не экономя последние магазины и ленты. А в просветах между домами, на всех улицах одновременно появились силуэты танков Т-54*, облепленных десантом. Боевые машины неслись, как огненные колесницы. Огонь вели и турельные пулеметы, и десантники. Совсем недавно, воинство осаждающих, казавшееся грозным, рассеялось, как дым.
Десантники спрыгнули с брони, рассыпавшись вокруг танков, стали зачищать близлежащие дома. По всему фронту их наступления, раздавались короткие автоматные очереди и глухие взрывы гранат. С крыши одного из домов внезапно ударила очередь, три танка немедленно довернули башни в сторону последнего прибежища полоумного героя джихада и строенный залп, немедленно перешедший в строенный взрыв, лишил город одного из архитектурных излишеств. Я поймал себя на мысли, что не хотел бы быть мишенью русской танковой атаки, и даже будь со мной весь батальон с подразделениями поддержки, для этих стремительных бронированных монстров с красными звездами, мы не были бы серьезной преградой. И дело было вовсе не в огневой мощи русских боевых машин… Я видел в бинокль лица русских танкистов, сидевших на башнях своих танков: в них была абсолютная уверенность в победе над любым врагом. А это сильнее всякого калибра.
Командир русских — мой ровесник, но слишком высокий для танкиста, загорелый и бородатый капитан, представился неразборчивой для моего бедного слуха русской фамилией, пожал мне руку и пригласил на свой танк. Мы комфортно расположились на башне, но внезапно русский офицер резко толкнул меня в сторону, вскочил, срывая с плеча автомат, что-то чиркнуло с шелестящим свистом, еще и еще раз. Русский дернулся, по лбу у него поползла струйка крови, но он поднял автомат и дал куда-то две коротких очереди, подхваченные четко-скуповатой очередью турельного пулемета с соседнего танка. Потом вежливо мне улыбнулся, показав на балкон таможни, выходящий на площадь перед стеной порта. Там угадывалось тело человека в грязном бурнусе, блестел ствол автоматической винтовки. Я понял, что мне только что спасли жизнь. Черноволосая девушка в камуфляжном комбинезоне перевязывала моему спасителю голову, приговаривая по-испански, что вечно синьор капитан лезет под пули. В неожиданном порыве души я достал из внутреннего кармана копию-дубликат своего Purple Heart*, с которым никогда не расставался, как с талисманом удачи, и протянул его русскому танкисту. Он, находясь в некотором замешательстве, принял неожиданный подарок, потом крикнул что-то по-русски в открытый люк своего танка. Через минуту оттуда высунулась рука, держащая огромную пластиковую кобуру с большущим пистолетом. Русский офицер улыбнулся и протянул это мне.
Русские танки уже развернулись вдоль стены, направив орудия на город. Три машины сквозь вновь открытые и разбаррикадированные ворота въехали на территорию порта, на броне переднего пребывал и я. Из пакгаузов высыпали беженцы, женщины плакали и смеялись, дети прыгали и визжали, мужчины в форме и без орали и свистели. Русский капитан наклонился ко мне и, перекрикивая шум, сказал: «Вот так, морпех. Кто ни разу не входил на танке в освобожденный город, тот не испытывал настоящего праздника души. Это тебе не с моря высаживаться». И хлопнул меня по плечу.
Танкистов и десантников обнимали, протягивали им какие-то презенты и бутылки, а к русскому капитану подошла девочка лет шести и, застенчиво улыбаясь, протянула ему шоколадку из гуманитарной помощи. Русский танкист подхватил ее и осторожно поднял, она обняла его рукой за шею, и меня внезапно посетило чувство дежавю. Я вспомнил, как несколько лет назад в туристической поездке по Западному и Восточному Берлину нам показывали русский памятник в Трептов-парке.
Наш экскурсовод, пожилая немка с раздраженным лицом, показывала на огромную фигуру русского солдата со спасенным ребенком на руках и цедила презрительные фразы на плохом английском. Она говорила, что, это все большая коммунистическая ложь, что кроме зла и насилия русские на землю Германии ничего не принесли. Будто пелена упала с моих глаз. Передо мною стоял русский офицер со спасенным ребенком на руках. И это было реальностью, а значит, та немка врала, и тот русский солдат с постамента, в той реальности тоже спасал ребенка. Так, может, врет и наша пропаганда о том, что русские спят и видят, как бы уничтожить Америку… Нет, для простого первого лейтенанта морской пехоты такие высокие материи слишком сложны. Я махнул на все это рукой и чокнулся с русским бутылкой виски, неизвестно как оказавшейся в моей руке.
В этот же день удалось связаться с французским пароходом, идущим сюда под эгидой ООН. До рассвета шла погрузка. Пароход отчалил от негостеприимного берега, когда солнце было уже достаточно высоко. И пока этот берег не скрылся в дымке, маленькая девочка махала платком, оставшимся на берегу русским танкистам. А мастер-сержант Смити, бывший у нас записным философом, задумчиво сказал:
— Никогда бы я не хотел, чтобы русские в серьез стали воевать с нами. Пусть это непатриотично, но я чувствую, что задницу они нам обязательно надерут.
И, подумав, добавил:
— Ну, а пьют они так круто, как нам и не снилось… Высосать бутылку виски из горлышка и ни в одном глазу… И никто нам не поверит, скажут, что такого даже Дэви Крокет* не придумает.
(Все примечания можно посмотреть здесь).
Алексей Апальков, ведущий рубрики «Вы в каком полку служили?»: Я получил эту историю от Сергея Шестернина, вице-президента МСК, и вспомнил своё знакомство с воином-освободителем в Трептов-парке.
Впервые это произошло в 1992 году, я служил в Германии, поехал на экскурсию в Берлин. Мемориальный комплекс в Трептов-парке, где похоронено около пяти тысяч советских воинов, входил в обязательную программу осмотра достопримечательностей. Часовые специального батальона охраны Западной группы войск, вечный огонь, фигура советского солдата, в одной руке которого меч, разрубающий фашистскую свастику, на другой, — спасенная из развалин поверженного Берлина маленькая немецкая девочка. Он смотрит вдаль и видит там победу, счастливое будущее для всех людей на земле… Рейхстаг ещё был без крыши, а возле Бранденбургских ворот еще не торговали флагами СССР и прочей символикой только что поверженной империи.
В другой раз я был уже с официальным визитом в Министерстве обороны ФРГ в 2007 году, опять была экскурсия. Так как программа обучения в Центре Джорджа Маршалла была немецко-американской, то и экскурсия началась с Рейхстага, но уже под стеклянной крышей, надписи на стенах солдат-победителей аккуратно перемежаются отремонтированными стенами, внутри снова заседает парламент. Возле Бранденбургских ворот ходят лица неопределённой национальности в советской военной форме. Показали и чекпойнт «Чарли», с которого едва не началась третья мировая. А вот в Трептов-парк не привезли. То ли времени не хватило, то ли ещё что-то помешало…
