Сегодня Всемирный день поэзии. Я когда-то задался целью – посмотреть, как табак и вообще курение представлены в русской лирике. И был поражен тем – как.
Александр Твардовский выбрал табак маркером живого, этого мира, чтобы как-то отделить наш мир от мира того, иного. В «Теркине на том свете» тот и этот миры похожи. И Теркин понять не может, где он. Помогает табак: живые пахнут табаком. Там тоже курят, но:
Угощаются взаимно
Разным куревом дружки.
Оба – дымный
И бездымный –
Проверяют табаки.
…На-ко нашего затяжку.
Друг закашлялся:
– Отвык.
Видно, вправду мертвым тяжко,
Что годится для живых…
Сам Александр Трифонович, уже сильно больной, объезжал магазины, чтобы найти те сигарет, какие любил. Его убеждали, что надо отказаться от курения. Зачем же отказываться от того, что так приятно? — возражал он. – Надо покурить на этом свете.
Помните фильм Люка Бессона «Ангела»? Ангел закуривает и говорит, что там этого, увы, нельзя.
В земной женской жизни табак часто — форма зарождения любви:
Скрути мне сигару,
Чтобы дымом любовь изошла (Марина Цветаева, «Твои руки черны от загару»).
Тушение же окурка может быть, наоборот, актом необратимого прекращения прежних отношений:
А ты проходишь по перрону,
Закрыв лицо воротником,
И тлеющую папиросу
В снегу кончаешь каблуком (Белла Ахмадулина, «Жилось мне весело и шибко»).
Или же сигарета – способность пережить утрату:
В третий раз, когда сказал он это, –
Меня спасла в потемках сигарета (Юнна Мориц, «Когда сказал он это в первый раз…»).
Табак помогает пережить многое – и личные, и мировые драмы. Историзм табака-преодолевателя хорошо обобщается в строках Станислава Куняева:
Надо сигарету в зубы сунуть
и на мировую смуту плюнуть,
а иначе душу съест печаль («Надо сигарету в зубы сунуть…»).
Эту строчку я поставил в заглавие своего исследования о табаке и лирике (М., 2017).
С. Куняев рассказал мне, что замечательная поэтесса Юлия Друнина, подписывая Куняеву свой новый стихотворный сборник, упрекнула: со смутой надо бороться, а не сигарету закуривать. Один поэт оппонировал другому, оспаривая не факт курения, а символику табака – то, что табак выступает инструментом игнорирования, преодоления жизненных проблем. Любопытно, в одном из стихотворений военного цикла Юлия Друнина признавала то, с чем потом спорила: «…в житейских боях я смогла устоять, / Хоть бывало и больно, и тяжко, / Потому что со мною делились опять, / Как на фронте, последней затяжкой».
Приняв активное участие в перестройке, став депутатом Верховного Совета СССР, Юлия Друнина не смогла пережить смуту: «Как летит под откос Россия, / Не могу, не хочу смотреть!» («Судный час», 1991). Она ушла из жизни в ноябре 1991 года, отравившись в гараже выхлопными газами. Табак помогал выжить, а когда поэту дышать нечем – в метафизическом смысле, конечно – он закрывается в гараже и… Тот же процесс горения, тот же дым, но не табачный и уже смертельный. А там, куда уходят, – там уже не покуришь. И нужно будет вернутся на землю, чтобы снова ощутить это –
О как мне мил кольцеобразный дым! (Иосиф Бродский, «Курс акций»).
И он же — «Не выходи из комнаты, не совершай ошибку», – поскольку сигарета преобразует комнату в коммуналке в элизиум, в котором есть всё, в том числе и свое собственное солнце: «Зачем тебе Солнце, если ты куришь Шипку?».
Бродский в США курил «Кент» и «Честерфилд», отрывая фильтр. Его американские коллеги недоумевали: зачем покупать сигареты с фильтром? Но так поэт превращал чужую сигарету в «Шипку», чужую действительность – в родную ленинградскую коммуналку.
И еще про «Шипку» нашего современника Николая Соляника:
Когда курили «Шипку»…
Плечом зари касались
И девочек любили.
Да что там говорить?
Мы были – не казались.
Такими и остались.
Ищу в кармане двушку,
Да некому звонить…
Не обращайте внимания на последнюю строчку. Это не про нас. Мы всегда можем позвонить друг другу и сказать: давай встретимся, покурим…
Андрей Лоскутов
