История России от Николая Сванидзе. Часть II

Гостиная

  Сигарную гостиную посетил известный тележурналист, историк, председатель Российской сигарной коллегии и обладатель именной сигары № 7 – Николай Сванидзе. Сегодня Сигарный портал публикует вторую часть транскрипта вечера. Первая – здесь.

 

  Сигарную гостиную посетил известный тележурналист, историк, председатель Российской сигарной коллегии и обладатель именной сигары № 7 – Николай Сванидзе. Сегодня Сигарный портал публикует вторую часть транскрипта. Первая – здесь.

  Андрей Лоскутов: Недавно встречались с главным редактором, возможно, одного из самых почтенных сигарных журналов Европы, Ани Лоренса, Париж, которая сказала: «Нам очень нравится Путин, потому что это сильный и мощный политик. Он говорить там, где наши руководители молчат. Но мы боимся того вы, русские, незаметно перейдете грань, где за силой начнется насилие».
  Николай Сванидзе: Да, Владимир Владимирович Путин очень многим людям на Западе нравится. Причем большинство из них – представители интеллигенции. Он у них ассоциируется с тем, что называют «экшен», то есть с действием. Он активен, энергичен, а западное общество во многом институционально, оно построено не на тех или иных личностях, а на институтах, которые сдерживают друг друга. Уберите сейчас, предположим, Обаму. И что? Америка этого не почувствует. И даже не Обама – он далеко не самый сильный президент. Даже если бы убрали в свое время, например, Рейгана –  и что, был бы кто-то другой.
  У меня есть приятельница, она социолог. Эта образованная дама, твердая. Изначально настроена была очень оппозиционно по отношению к Советской власти. Уехала в Америку. Сейчас она обожает Путина, говорит, что мы не понимаем, как у нас все замечательно, как хорошо, какой хороший президент, но при этом, приезжать сюда она не хочет.
  Андрей Лоскутов: У нас в зале есть человек, который уехал в 1974 году из Советского Союза, а вернулся уже в Россию, — Вилли Токарев. Уезжал критиком режима, а вернулся, сочиняя песни-гимны России.
  Вилли Токарев: Я хочу сделать маленькое уточнение. Я уезжал, совершенно не имея претензий к власти, потому что я в целом увлекался только музыкой, просто уехал, чтобы не нарушать закон, так как некоторые песни, которые я писал в то время в десяти разных жанрах, не проходили по закону. Мне, как русскому человеку, было довольно сложно выехать, потому что пускали только евреев. Но приехал Никсон и нам, всем недовольным, таким как я, сказал, чтобы нас всех через неделю здесь не было. Спасибо Никсону.
  Андрей Лоскутов: Наверное половина людей, которые находятся в этой аудитории, могут завтра встать, взять чемодан и уехать. У Вас лчино возникало когда-нибудь такое желание?
  Николай Сванидзе: Это такой экзистенциальный вопрос. Нет, у меня не возникало такого желания. Но, понимаете, это все очень индивидуально — лично мне там делать нечего. Вилли Токарев – талантливейший человек, который может прокормить себя в любой стране…
   Андрей Лоскутов: Николай Злобин…
  Николай Сванидзе: Николай Злобин, мой друг, да, уехал. Но это, скорее всего, исключение. Потому что моя профессия связана с языком, а язык у меня родной русский, и никогда я не буду знать ни английский, ни любой другой язык так, чтобы он меня кормил.
   Андрей Лоскутов: Боитесь, что там придется работать таксистом, как Вилли Токареву?
  Николай Сванидзе: Грубо говоря, да. Все-таки до последнего времени у меня не было основания для подобных желаний. Что будет дальше – «Никогда не говори никогда», – не знаю. У меня есть приятель, он парижанин, из очень интересной семьи. Никита Игоревич Кривошеин. В свое время работал в институте рабочего движения, его дед был правой рукой Столыпина, он делал в России крестьянскую реформу. Фактически, столыпинская земельная реформа — это реформа Кривошеина. Когда грянула революция, Кривошеин был уже пожилым человеком, сын его – то есть отец моего приятеля – офицер у Врангеля. Мама — из рода князей Мещерских. Они уехали в Париж. И его мама потом написала интересное воспоминание, объясняющее, после чего она решила ехать. Ее отца в начале 1918 года взяли в ЧК. Она приехала выручать. Ей сказали, что сделать это возможно, если заплатить комиссару. Действительно она встретилась с каким-то комиссаром, что-то ему всунула, отца отпустили. Но что ее поразило, эту юную княжну Мещерскую, — мат бесконечный, ото всех плохо пахло, Красная площадь была по щиколотку покрыта шелухой от семечек. И тут она для себя решила, что пора уезжать. В точности как Коровин, который сказал: «Я не знаю, кто такие конные матросы, но надо ехать…». Они ушли по льду финского залива всей семьей. В Париже у них родился Никита, мой приятель, которому сейчас уже восьмой десяток. А когда немцы пришли в Париж, его отец пошел во французское сопротивление. Немногим позже он сидел в Дахау, потом вышел. После войны, когда репутация Советского Союза была в зените, советская дипломатия уговаривала иммиграцию вернуться. «Победили Гитлера – родина готова нас простить – вернемся». И семья Кривошеиных, взяв подростка – моего приятеля, приехала в Россию… Они приехали из прекрасной квартиры в центре Парижа а Ульяновск. Везут в телеге по убитой дороге. И спрашивают у возницы: «А что такая дорога разбитая, — сильно бомбили?». А возница даже не понял — кого бомбили? когда? в Ульяновске сроду войны не было. Их поселили в каком-то бараке, за фанерной перегородкой. И хозяева на них постоянно доносили. Многие годы спустя Никите Игоревичу показали эти доносы. Жили плохо – голодали, нищенствовали, отца посадили. Однажды, придя домой, увидел на столе кусок жаренного мяса. И заплакал. Мяса не было со времен Парижа. Потом они все же вернулись во Францию.
   Вилли Токарев: И его отец тоже?
   Николай Сванидзе: Да, он потом умер уже во Франции.
  Артур Шиляев: После 1926-го первый постреволюционный запал прошел, и, казалось бы, начинали жить по-новому. Кто тогда был, кроме политиков, знаковыми и значимыми историческими личностями? Кого бы Вы выделили?
  Николай Сванидзе: В моих сериях середина 20-х годов, если мне память не изменяет, посвящена таким людям: Мейерхольд — 24-й год, Есенин — 25-й. Есенин тогда был советским поэтом № 1. Интересная штука – в разные времена образовывались такие пары, как «политик – поэт». И как бы это ни было странно, покровителем Есенина, если не знать, не догадаешься, был Троцкий. Троцкий обожал Есенина, Есенин преклонялся перед Троцким. Пока Троцкий был в силе, оберегал Есенина, а его было от чего оберегать, потому что Есенин вел разгульный образ жизни, много пил, хулиганил, хамил власти. Помимо прочего позволял себе какие-то антисемитские высказывания, которые по тем временам очень жестко карались. Еще защищал его известный чекист, тоже потом погибший, яркий и страшный человек – Яков Блюмкин.
  Когда Есенин погиб, его гроб был выставлен в нынешнем Доме журналистов, там зачитывался некролог, написанный Троцким. Он написал, на мой взгляд, самые яркие слова. Позже его речь была опубликована в «Правде» и «Известиях». Я помню оттуда две фразы: «Это деревенский цветок, который не сумел прорасти сквозь городской асфальт» и «Сорвалось с обрыва незащищенное человеческое дитя».
  Самым большим критиком Есенина был Бухарин, писавший, что «стихи Есенина – серебряный ручей… Но и в тоже время это красиво упакованный отвратительный российский мат, прикрытый пьяными слезами». Бухарин же в свою очередь был почитателем Пастернака и Мандельштама. Такие интересные пары были.
  Время это было переломным, еще не замерзло все, цвело и пахло. Со мной работал внук Корнея Ивановича Чуковского – Евгений Борисович, очаровательный человек. Он гонял на мотоцикле по Переделкино. Талантливый механик, мог на слух любою автомобильную поломку определить. Имел обыкновение одалживать у меня деньги в небольшом количестве. И день в день утром заходил ко мне в кабинет, чтобы вернуть долг. Очень хорошо знал языки, обладал фотографической памятью. Рассказывал множество историй, но это и не удивительно, ведь он воспитывался на коленях у Чуковского, у Ахматовой. Мог страницами цитировать прозу. Он мне рассказывал такую историю про деда, которую можно было бы счесть за анекдот, но мне потом ее подтвердил Ростропович, который выкупил личные дневники Ильи Ефимовича Репина.
  Как раз, по-моему, в 25-м году Корнея Ивановича Чуковского пригласили на Лубянку, где нежно попросили съездить в Куоккала, чтобы предложить Репину вернутся в Советскую Россию. Отказать в этой просьбе было сложно. Корней Иванович съездил в Финляндию, вернулся, пришел на Лубянку и доложил: «Ездил, вел беседу с великим художником. Всем огромный привет. Но, к сожалению, по состоянию здоровья Илья Ефимович говорит, что уже не приедет». Шли годы. Уже нет Ильи Ефимовича, Красная армия занимает Куоккалу, в руки сотрудников НКВД попадают дневники Репина. И там интересная запись: «Приезжал Корней Чуковский уговаривать меня вернутся в Россию. Очень не советовал».
  Андрей Лоскутов: Притом, что у Репина колоссальное было здоровье, он спал в любую погоду на улице, закрывшись несколькими медвежьими шкурами.
   Игорь Гузей: В чем, на Ваш взгляд, причина победы Красной армии?
  Николай Сванидзе: Пожалуй, главная такова. Представьте, дерутся два человека, примерно одинаковые по силе, но один из них дерется по правилам, а второй – без. Я думаю, что второй победит. Красные дрались без правил. Им удалось обмануть крестьянство, а Россия тогда вся состояла из крестьян, которым обещали землю. Большевики взяли эсеровский лозунг: «Всю землю крестьянам». Крестьяне на это повелись.
  Когда мы говорим о красных, должны помнить, что, по статистике, большая часть офицеров русской царской армии воевала на стороне красных. Главная причина этого – указ брать военспецов, офицеров в Красную армию, беря в заложники их семьи. Белым такое в голову не приходило. Конечно, если бы русское крестьянство изначально знало, что их ждет, они бы ни за что не пошли за красных воевать.

   Фоторепортаж Ульяны Селезневой

   Видеоролик Сергея Борисова

Оцените статью