Жизнь, творчество и сигары Виктора Ерофеева. Часть I

Гостиная

  Новый гость сигарной гостиной – российский писатель Виктор Ерофеев. Сигарный портал публикует первую часть транскрипта вечера.

 

  Новый гость сигарной гостиной – российский писатель Виктор Ерофеев. Сигарный портал публикует первую часть транскрипта вечера.

  Андрей Лоскутов: Коллеги, мы только что выслушали авторское чтение нового рассказа — «Бранденбургские ворота». В рассказе – призыв уйти туда, в Западный Берлин, к свободе. В общем, наверное, это Ваша такая задача писателя – показать дорогу.
   Виктор Ерофеев: Вообще, мысль недурна…
   Андрей Лоскутов: Спасибо. Вы меня похвалили, а на вопрос ответите? (смеется).
  Виктор Ерофеев: Похвалив Вас, я ответил на вопрос (смеется). Конечно, если говорить без шуток, Вы поставили очень серьезный вопрос – а что такое писательство? Это дорога к культуре, это в целом культура. Культура большая. Культура – это и есть движение к свободе. Другое дело, как человек этой дорогой и свободой распорядиться, потому что тренировано это можно воспринять как возможность начать прекрасную жизнь, а можно просто провалиться, сломав себе ноги, можно проиграть. Здесь, как и с сигарами, все зависит от человека. И, наверное, очень важно подойти к культуре с пониманием. Культура, на самом деле, опасна для слабых людей. Нужны тренировки.
  Андрей Лоскутов: Хорошо призывать к свободе, когда Вы уже мэтр, живой классик, но, тогда Вы только начинали, и — Вас исключили из Союза писателей. Фактически смертный приговор. Вы по молодежной дурости не представляли, к чему это вообще могло привести?
  Виктор Ерофеев: Это сложная история. Наверное, вы догадались, что в моем рассказе речь шла об альманахе «Метрополь», который мы создавали вместе с Аксеновым, Высоцким и многими другими. И это был момент именно свободы. Мы хотели, чтобы литература имела некую автономность и была свободным промыслом. Но в итоге мы получили очень сильно по голове. Больше всего получил по голове мой папа, который в то время был послом СССР в Вене при международных организациях. Крупным пост занимал. Папа потерял важную государственную работу, мною занимался следователь по особо важным государственным преступлениям. Все было очень серьезно.
  Мы восемь лет жили в черной дыре, меня не печатали, выгнали из Союза писателей один раз, потом за меня заступились американские писатели – шесть человек, меня приняли назад, но только потому, что они пригрозили, что больше не будут печататься в Советском Союзе. А в декабре 1979 года, как вы знаете, произошла операция в Афганистане, и меня с легким сердцем выгнали уже второй раз, уже никого не интересовала реакция американских писателей. Выгнали из института, выгнали отовсюду.
  Оставшись в такой непонятной ситуации, надо было, может быть, не так подробно, но очень конкретно, думать о том, что делать с жизнью, что делать с семьей, с папой. На эту тему я написал книгу «Хороший Сталин». Не удивляйтесь названию, мой отец был личным переводчиком Сталина с французского и на французский язык. Когда ему было 24 гола, он вернулся из Швеции. В войну работал личным секретарем Колонтай в Стокгольме. Вернулся в 1944-м, стал помощником Молотова по международным делам и переводчиком Сталина. Невероятная карьера, невероятные встречи со Сталиным. В общем, здесь, в этой книге, собрано все, что мне показалось необычным.
  Андрей Лоскутов: Коллеги, не для Виктора Ерофеева, лично для Вас небольшой экскурс, чтобы стало понятно, что такое альманах «Метрополь». Это не просто самиздатовский журнал, не просто то количество имен, который он включал, и даже не их слова, опубликованные в этом журнале. Вы помните, что освобождение крестьян началось с Александра II, но за 10 лет до этого были изданы «Записки охотника» Тургенева. После их выхода читающая, думающая Россия поняла, что неприлично, просто неприлично поддерживать крепостное право. Альманах «Метрополь» оказался чем-то подобным для читающих-мыслыщих граждан, только уже в наше время — в конце 70-х.
  Виктор Ерофеев: С этим нельзя не согласиться. Действительно, сейчас, когда в разных источниках открываешь историю СССР, нам уделена страница. Союз писателей так и не оправился от этого потрясения. Тогда был раскол, потому что многие поддержали нас, многие осудили, но мы начали превращаться в другую страну. «Записки охотника» в чем-то, действительно, напоминают эту ситуацию.
  Андрей Лоскутов: Но главную цену заплатили не Вы, а Ваш отец. Как к этому отнесся, что он Вам сказал? Ведь он был карьерный дипломат, высокий пост.
  Виктор Ерофеев: Он стал заложником этой истории. Громыко его вызвал в Москву и  сказал: «Если Виктор не напишет письмо-покаяние, то ты не вернешься в Вену, карьера твоя будет закончена».
  Папу вызывали в КГБ, показали 200-страничное досье на меня, где было все — телефонные разговоры, подробности частной жизни, характеристики моих друзей… На папу эту произвело огромное впечатление, несмотря на то, что он в Кремле работал с Молотовым в предыдущие годы. В МИДе ему предложили вообще отказаться от меня. И это ему говорили люди его круга! Те, с кем он до этого встречался на дачах, на теннисном корте, в бассейне. С другой стороны были другие люди: совсем не последние люди России – Вознесенский, Высоцкий. Здесь было непонятно, кого предавать – эту сторону или эту.
  40 дней мы пытались найти выход. И вот папа пришел как-то домой. Мы сели есть сосиски (домработница перестала к нам ходить, сказав, что скорее всего Виктора, то есть меня, расстреляют). Папа крутил салфетку. И потом сказал: «Знаешь что, в нашей семье уже есть один труп – это я. Если напишешь письмо, будет два трупа». Это говорил один из самых крупных послов Советского Союза. Этими словами было все решено – я не написал письмо, папу выгнали с работы. Громыко его еще послал в Вену, провести прощальные приемы, на них никто не пришел из социалистических стран, за папой ходили четыре КГБшника, боялись, что советский посол сядет в огромный черный мерседес и уедет в Мюнхен. Но никуда он, конечно, не уехал, вернулся. История эта вся описана в книжке «Хороший Сталин».
  Потом прошла жизнь. Папа долго жил – до 91 года, он умер в 2011 году. Французско-немецкое телевидение решило снять про нас фильм под названием «Отец и сын». Перед самой смертью папа сидел на даче, и его спросили о его отношение к тому, что случилось. Он ни разу за все эти годы не сказал ничего про историю «Метрополя», это было табу – ни одной претензии он мне не высказывал. Когда его спросили, сказал по-французски: «Виктор обогнал свое время». И все.
  Андрей Лоскутов: Это один, наверное, из главных вопросов русской литературы – предать или не предать, поступиться или не поступиться. На минуту, на один раз предать нельзя, либо ты предаешь и становишься «вторым трупом», либо идешь по жизни так, как идет Виктор Ерофеев.
  Дмитрий Косырев: Вопрос о Вашей «Русской красавице». Когда пишешь на исторические темы, есть безопасный период истории, например, Ивана Грозного – о нем можно сказать все, что угодно, про Сталина – это безопасно. Но есть очень опасная историческая зона – 70-е годы. Вы осознавали, работая, эту опасность? Как Вы с этой неприятной жизненной ситуацией поступаете?
  Виктор Ерофеев: Сегодня у нас история несется таким экспрессом. Племянник Николай, мы сидели за ужином, спросил: как звали Ленина? Ему тогда было 15 лет. А как ты сам думаешь? Он сказал: Василий Иванович
  Когда берешь позавчерашний день, ты сам в нем участвуешь, действительно есть ощущение того, что ты можешь просто не так вспомнить и ошибиться. Мне кажется, не надо ничего бояться. Если ты пишешь художественную пьесу, она имеет ту прелесть, что ты субъективно можешь наврать. Другое дело, если ты пишешь историческую хронику и можешь одно поменять на другое, то это будет неправильно. Мой папа говорил: «Знаешь, из всех членов Политбюро, пожалуй, только Молотов и Жданов знали, что «Мадам Бовари» написал Флобер, остальные – не знали». И понятно, что, если бы я в своей книге написал, что все знают, кто написал «Мадам Бовари» — это было бы вранье. Ясно, что память не удерживает все, а потому можно ошибиться. Но мне кажется, что здесь Андрей прав, те дороги свободы – важнее мелких ошибок, лучше их не делать, но это самое главное предательство в литературе, если ты начинаешь командовать свободой, наказание приходит неминуемо. Как, например, случилось с Шолоховым и с его «Поднятой целиной», когда он пошел против своей совести.
  Анатолий Рычков: В 2014 году была известная скандальная передача на «Дожде», где якобы Вы, я не могу утверждать, что это так, высказались о том, что Ленинград все-таки надо было сдать. Так как же все было на самом деле?
  Виктор Ерофеев: «Дождь» хотели закрыть, два раза у них не получалось, а здесь придрались к этой дискуссии. Она, на самом деле, до сих пор не окончена. Мои бабушка и дедушка прожили всю блокаду в Ленинграде, естественно, в семейной хронике было очень много моментов, которые можно было рассказать. Когда я пришел на «Дождь», мне сказали, что программа откладывается на час, потому что там еще не готова студия, потом все как-то спонтанно произошло, не было понятно, в эфире мы или нет. Прозвучал вопрос, касающийся того, что «погибло 1 500 000 человек, не было ли альтернативы оставить Ленинград немцам?». Я открываю рот, говорю о том, что Москва в 1812 году была сдана, это было не предательство. Передача начала куда-то заваливаться, микрофон не работал, ведущая ничего не понимает. В результате всей этой неразбериха нас обвинили. Я все объяснил потом, но им было все равно, главное было закрыть канал. Мы потом пытались спасти ситуацию, в Госдуме было чтение, я сел с Нарышкиным, и мы все обсудили. «Дождь» все-таки не закрыли, хотя в рекламе они и потеряли сильно.
   Андрей Лоскутов: То есть Нарышкин Вам протянул руку?
   Виктор Ерофеев: Да.
  Андрей Лоскутов: Коллеги, отфиксируем: наша 24-я именная сигара была сигарой «Сергей Нарышкин». Мы можем быть рады, что посвятили ее настоящему политику, который умеет слушать, договариваться, поддерживать, находить правильные решения. Мы похвалим себя, сказав, что именно этому человеку мы сделали именную сигару под номером 24.
  Виктор Ерофеев: Такое впечатление он действительно производит. У меня была единственная с ним встреча, она была настолько доброжелательной, и закончилась она хорошими результатами.
  Андрей Лоскутов: Кстати, он возглавляет оргкомитет Российского года литературы. Вы как-то почувствовали на себе Год литературы?
   Виктор Ерофеев: Я почувствовал тем, что меня не пригласили на открытие этого года.
   Андрей Лоскутов: Ну для Вас литература — это жизнь, а не год.
  Артур Шиляев: Вернусь к рассказу, где Вы пишите, что за свободой нужно было бежать в Западный Берлин. Сейчас — куда бежать?
  Виктор Ерофеев: Вопрос серьезный. Понимаете, когда был Западный Берлин, когда западный мир нам казался тем самым райским местом, там жизнь протекала иначе. Мне рассказывали родственники Пастернака: Пастернак был поставлен перед выбором — уезжать из страны или каяться и оставаться, это когда ему дали Нобелевскую премию. Он сказал: жизнь – такая, какая она есть, свободы есть столько, сколько есть. Очень жесткая формула. Мы жили, зная, что американские джинсы — лучшие, немецкие машины — лучшие, но потом все изменилось, когда мы сами оказались в ситуации «возьми и попробуй». Единственная свобода, куда можно бежать – это внутренняя свобода. Надо ее найти и тогда ты будешь свободен практически везде. Но это вопрос уже надо задавать самому себе.
  Андрей Лоскутов: Вы остались здесь. А как, на Ваш взгляд, сложилась судьба тех писателей, которые вынуждены были покинуть Россию – Некрасов, Солженицын, Бродский?
  Виктор Ерофеев: Тяжело нашему человеку заграницей. Есть народы, нации, которые легко эмигрируют, а есть, которые тяжело. Виктор Некрасов очень страдал в иммиграции. И Синявский, с которым мы дружили, который тепло отзывался о моем произведении «Русская красавица». Было видно, что им там совсем сложно. Очень многие из наших уехали, не зная языков. Я не встречался с Солженицыным, но он писал мне письмо, в котором было понятно, что ему не так уж и хорошо там живется, он жил русской жизнью, не вылезая из своей ракушки. Что касается Бродского – это другая история. Мы с ним встречались в Торонто, и он жаловался на то, что у него заказов от журналов гораздо меньше, чем у меня. Понимаете, когда человек уезжает, он становится гораздо менее интересным, потому что он становится одним из них.
   Андрей Лоскутов: А Сергей Довлатов? Вы были с ним знакомы?
  Виктор Ерофеев: Да, с Довлатовым мы были хорошо знакомы. С Довлатовым в «Огоньке», по-моему, 87 года, я сделал большую беседу, что стало стартом к его возвращению в Россию. Довлатов был очень ярким человеком.
   Андрей Лоскутов: Почему Довлатов там сильно пил?
   Виктор Ерофеев: Он и здесь сильно пил.
   Андрей Лоскутов: А почему Вы не спились?
   Виктор Ерофеев: Потому что это не мой порок, не нашел я его в себе.
   Продолжение следует…. 

   См. также текст статьи часть II

   Фоторепортаж Ульяны Селезневой

   Видеоролик Сергея Борисова

Оцените статью