Настя – это долго объяснять, это очень ценный человек в моей довольно обширной семье, а когда-то у нее была частично другая семья, включая деда – профессора индонезистики. Она, кстати, и сама такая – индонезистка, правда, платья шьет лучше и много чего другого умеет делать.
А Кир Булычев – мы недавно с вами о нем говорили, когда обсуждали книгу «Шляпа Вермеера»: на самом деле это замечательный бирманист Игорь Можейко, автор прекрасных книг под именно такой фамилией, не считая тех, что он же писал на радость публике именно как Булычев.
Что ж, все относительно ясно – один востоковед подарил книгу другому, тот сказал – а ты надпиши моей внучке; книга вышла в 2000 году, Насте тогда было 12 лет, она про нее не помнит и не сильно спешит сегодня читать. А я, по мерзкой привычке, таки начал читать – и поимел в голове очень ценные мысли про сложные взаимоотношения писателя и историка. Не только между собой, а в наших головах и в нашем движении к Просвещению в целом. (А куда же еще двигаться – не назад в СССР же).
И – нет, я не собираюсь тут выдавать определения как писателю мужу Киры Алексеевны и папе Алисы Игоревны (для последней он писал «Тайну третьей планеты» и прочее). Для меня хватит его работ как ученого – блестящие. Человек заработал себе две репутации, под двумя разными именами, жизнь точно прошла не зря.
А что касается литературы и места человека в ней – тут надо разбираться, из какой он эпохи. И это интересно. Причем именно эпоха интересна, потому что семидесятые. Загадочные. Про шестидесятников все знаем – и про СССР того времени тоже, ну, как минимум знаем достаточно, чтобы исследовать то великое время дальше. А вот семидесятые – это ой.
И повод для разговора – почему бы не та самая книга для Насти. Можейко ее составлял сам, и не из самых популярных своих булычевских работ. Начал с повести «Журавль в руках». 1975-й, автору 41 год. Это не первая его литературная работа, первая была еще в 1961 году — и хорошо, то есть пишет человек, который уже знает, как это делается. В общем, уверенный и спокойный мастер.
Но, повторим, мне пока не очень хочется встраивать этого человека в сложную (и богатую) литературную картину 70-х, где были десятки прекрасных имен, этакое скрещение прежних и будущих литературных поколений, что-то вроде черной дыры для писателей и не только их. Дело не в этом, дело, вот например, в яйцах.
Повесть начинается с описания похода на рынок – и никакой (поначалу) фантастики. Пишет, повторим, уже уверенный в себе мастер, который знает цену точной детали и описанию пейзажа, костюма и многого прочего.
И вот, значит, в первых строках повести и всей книги герой идет на рынок. Видит там тетеньку, продающую яйца, и она ему укладывает их в бумажный кулек. Свернутый из двух страниц, вырванных из середины цветного журнала – типа «Огонька», куда я тоже, пока был «Огонек», писал колонку. Ну, или из газеты. Бумажной. Десяток яиц стоил тогда рубль, что Булычев в свою книгу тоже вписывает. Да, тогда так торговали.
А дальше герой едет в деревню, и там есть такая штука – бидон для молока, жестяная кружка… Помните? Булычев очень грамотно и со вкусом все это описывает, но для него это – не экзотика, а ровно наоборот. Экзотика – это когда в деревне с яйцами и бидонами открывается портал в иные миры, и оттуда лезет всякая хрень. А до того надо, чтобы читатель расслабился, ощутил себя в повседневности – и вдруг портал. Для нас, сегодняшних, еще разберись – где здесь повседневность, а где экзотика.
Год, повторим, был 1975-й. Такая была страна. Кому о ней писать –историкам или вот литераторам, которые и не пытаются исследовать прошлое (оно для нас – прошлое, не для них), они просто умеют сначала создать словами знакомую всем реальность, чтобы на ее фоне – раз по голове, сделать свою фантастику.
И то же со Стругацкими… кстати, Булычев на них похож, на ранних как минимум. На веселых Стругацких, из великих 60-х, когда всеобщий энтузиазм лез через край. А где-то в той самой середине 70-х начал гаснуть.
Почему? Тут можно посмотреть на «Град обреченный» тех же Стругацких. Писать начали, вы не поверите, в 1975 году. И вроде бы город вымышленный, но и тут знакомые бытовые мелочи: продукты, которые надо «доставать», которые в магазине могут не случиться, и горы мусора на улицах… Дальше город меняется, но это уже совсем фантастический мир.
А еще есть Василий Звягинцев с его знаменитой «Одиссей покидает Итаку» и прочими книгами. И он – как ему кажется — пишет не об убожестве, а о гламуре той эпохи. Кожаные куртки, консервные баночки с осетровым балыком – вот это забытое все. Ну и не без космической хрени, куда читателя надо резко вывести из знакомого мира.
Вот того мира, жутко убогого по сегодняшним понятиям. И я сильно подозреваю, что уныние 70-х шло в том числе от того, что слишком много людей заметили, что живут в убожестве. Как у тех же Стругацких, с их градом – общая идея книги в том, что это «они» над нами эксперимент ставят. И непонятно, как же это мы выдерживаем.
Булычев остался оптимистом и веселым человеком, в отличие от помрачневших Стругацких. Но я не о том. А о той ситуации, когда вот такие, искренние и простые детали жизни людей восполняют то, что не делают историки. А историки – они все больше роются в архивах и выясняют, кто какие приказы подписывал и с кем «наверху» боролся. Это я только что познакомился с хорошим историком Вадимом Телицыным, пишет книгу про моего деда. И в беседе мы упоминали, что история СССР не написана, в том числе потому, что историки не ловят мышей и не умеют обращаться с этой неточной, необъяснимой материей – духом времени, атмосферой времени. Социологии, опросов по самым идиотским поводам, в СССР не было – и мы можем только угадывать разницу эпох вот по таким описаниям яиц в газетном кульке.
Хотя историки бывают разные. В 2006 году я выпустил свой первый роман – «Любимая мартышка дома Тан». Этой книги бы не было, если бы не работа американца Эдварда Шефера «Золотые персики Самарканда». Он всего-то начал изучать и комментировать таможенные книги империи – что китайцы вывозили, что ввозили. То есть, если хотите – что такое бидон и зачем был нужен. Изучал он все подряд по таможенным классификациям: музыкальные инструменты, лекарства, ткани, фрукты – вот персики из Самарканда… то есть какую музыку слушали, чем лечились, во что одевались, что ели и пили. Итог – полная картина жизни людей в империи, во всех подробностях. И никаких инопланетян и порталов.
