Но вообще-то работа Дмитрия Шепилова на секретарском посту состояла не только из радостного общения со звездами. То была скорее вишенка на торте. А сам торт… Давайте не будем забывать, что 1956-й, например, от смерти Сталина отделяют всего три года. А при Сталине было резко ограничено число театров, выпускаемых фильмов, журналов и газет, многого прочего. И если Большой театр или Кировка хотя бы были, то во множестве других сфер наблюдалась просто пустыня.
Если кто-то когда-нибудь постарается дать полную оценку деятельности Дмитрия Шепилова по части культуры, идеологии и всего прочего, входившего в его сферу ответственности, то получится — говоря сегодняшним языком – что Шепилов прежде всего создавал новую и расширенную инфраструктуру этих отраслей. То была не очень эффектная работа, но уже в 60-е, когда после «пробуждения муз» начался расцвет таковых, свой результат она дала. А пока – постановления Секретариата ЦК, подписи, резолюции, компромиссы; и речь далеко не только о культуре и искусстве. Вот хотя бы «Вестник истории мировой культуры», «Мировая экономика и международные отношения», «История СССР», «Вопросы истории КПСС», «Новая и новейшая история», «Вопросы языкознания». Но и «Юность», «Иностранная литература», «Москва», «Нева», «Советский экран», «Музыкальная жизнь», не говоря о подъеме «Нового мира» во главе с Твардовским. Все или создано с нуля или «разбужено» именно тогда.
Есть такая цифра: с начала 50-х и до конца 60-х гг. почти в 12 раз выросли расходы государства на науку, а численность научных работников увеличилась в шесть раз и составила четвертую часть всех ученых мира. Дело не в том, насколько эффективна была их работа (сначала – весьма), а в той самой инфраструктуре, в создании институтов: электронных управляющих машин, полупроводников, физики высоких давлений, ядерных исследований, электрохимии, радиационной и физико-химической биологии. Занимался всем этим, конечно, далеко не только Шепилов, но он был частью процесса на первой его стадии, он его запускал. В итоге создался целый социальный слой, которого при Сталине попросту не было. Несколько миллионов человек.
Еще, как следует из различных энциклопедий, «рассекречивались» какие-то работы Ленина и Маркса, решался вопрос о том, в какие архивы можно открыть доступ. Книгоиздание – тоже не пустяк, и там шаг за шагом расширялась сфера возможного. Сегодня все это может показаться несущественным, но нетрудно представить, что такое – растить сад почти с нуля, до того, как в нем начнут «расцветать музы».
И вот теперь вопрос: а какую позицию во всех неизбежно возникавших в этом процессе спорах занимал ключевой в них человек – сам Дмитрий Шепилов?
Ответы у меня довольно неожиданные.
Вот, допустим, оттепельной весной 1956 года создаются союзы художников и композиторов (раньше был только писательский). Шепилов произносит там речи. Сегодня они, даже с учетом его ораторского дара, кажутся тоскливой коммунистической пропагандой. Людей искусства учат, вроде бы, всему тому, что и в 30-х – писать (рисовать и т.д.) нечто близкое к народу и делу коммунистического строительства, изгонять заразу модернизма, формализма и прочего… Он что, выражаясь современным языком, шел на компромиссы с совестью ради того, чтобы выжило главное, то есть сама среда, создающая искусство?
Ну, для начала, даже сам тон разговора секретаря ЦК с людьми искусства тогда ощущался ими как открытие поразительных новых горизонтов для творчества, да так оно и было – на фоне предыдущей эпохи. Да-да, вот эти «коммунистические» речи тогда так и воспринимались, вместе с самим фактом создания союзов, которые сегодня считаются партийной уздечкой для свободных мастеров. А тогда их расценивали по-другому.
Теперь — для продолжения – вот что. Стенограмма «того» пленума. Нашли, в чем обвинить Маленкова, Кагановича и Молотова (в сталинских репрессиях), но никак не могут найти, в чем же обвинить Шепилова. И некто Александр Шелепин, комсомольский вождь, который потом чуть не свергнул Леонида Брежнева, за что жестоко поплатился, поднимает вопрос: а почему Шепилов дал указание напечатать «паршивую антисоветскую книгу Дудинцева»? («Не хлебом единым», «Новый мир», 1956). И дальше: «Не случайно он всячески пытался оберегать всех тех писателей, которые допускали антисоциалистические выступления, поклеп на нашу действительность».
После него выступает Всеволод Кочетов, на ту же литературную тему. Рассказывает, как перед неким заседанием верхушки Союза писателей ходили разговоры насчет того, что якобы лично Никита Сергеевич сказал, что не надо вмешиваться в писательские дела. А, по словам Кочетова, 99,99% писателей с такой позицией были не согласны. Хрущев, наконец-то, выступил с речью, где ничего подобного не высказал, Кочетов успокоился и обратился к Шепилову за тем, чтобы речь Хрущева была опубликована. А тот тянул и тянул. Тогда Кочетов и друзья высказанные Хрущевым идеи воплотили в передовой в «Литературной газете» (где Кочетов был главным редактором), и… и «Шепилов осудил эту передовую».
«Голос: вот в чем дело.
Голос: позор».
А Кочетов добивает: Шепилов «распустил на этом участке идеологический фронт. Он неправильно оценивает выступления тов. Хрущева. Писатели глубоко благодарны Хрущеву за эти выступления».
Хорошо, а что же отвечал сам Шепилов – не Кочетову (тут он уже молчал), а вот, допустим, Шелепину?
Он дает великолепный ответ по поводу Дудинцева: он сам лично осуждал эту книгу на специально созванном совещании, назвав ее «призывом к оружию, венгерским вариантом», но – в итоге было решено напечатать ее 100-тысячным тиражом, чтобы все прочитали и поняли, что это «дрянь». О чем было специальное постановление Секретариата. И, кстати, сделать решили в точности как с Ильей Эренбургом, с его «Оттепелью», тоже сначала был шум (до опубликования!), потом книгу издали – и все утихло.
Когда оценивают людей «оттепели», делать это надо на фоне идейных споров не нашего времени или, допустим, перестроечных 80-х, а в контексте ситуации самой «оттепели». Особенно с учетом того, сколько тогда было напуганных очевидными проблемами, возникшими после хрущевско-шепиловской акции с «закрытым» докладом на 20-м съезде. Да что там, все были напуганы, каждый по-своему. И ведь еще были люди, для которых сталинское общество действительно было нормальным и правильным.
Страшно сказать, но возможно, что таких было большинство – по тем или иным частностям, если не в целом. Не только в партии. И они сопротивлялись отчаянно.
Более того — они были по-своему правы, потому что как чувствовали, что в конце концов, если следовать курсу Шепилова, проиграют.
И проигрывали. Как? В том возрасте, когда я читал все подряд, включая Гоббса и Спинозу, то есть классе этак в седьмом, значит — в 1968 году, в школьной библиотеке натыкаюсь на некий показавшийся мне очень странненьким роман… не помню, кажется, «Чего же ты хочешь» того самого Всеволода Кочетова, или его же более ранний «Братья Ершовы». Или вообще не Кочетов, но в этом духе.
И читаю там, как этот автор пытается морально уничтожить, раздавить, смешать с грязью несоветскую поэзию некоего автора, которого я к тому времени всерьез не знал. Сцена такая: декадентский на вид юноша читает «с гадким подвыванием» то, что автору кажется – искренне кажется – совершенно отстойным стихом. Вот это:
Пью горечь тубероз, небес осенних горечь
И в них твоих измен горящую струю.
Пью горечь вечеров, ночей и людных сборищ,
Рыдающей строфы сырую горечь пью.
Взлет в стратосферу – вот что это для меня было: земля со свистом уносится вниз, становится невозможно дышать.
Автор романа, остающийся там, на грязной земле, продолжает издеваться и агитировать: а это травка такая поганая, пастернак называется. А я отшвыриваю его несчастную книгу, буквально врываюсь – куда же, если не к деду, к его книжной полке. Ведь если Ахматову и Брюсова я к тому времени как-то знал, то до Пастернака не добирался. Как сейчас помню полку и место, где стоял синий том, как раз сзади серебряной головы деда…
Вот так они проигрывают.
Продолжение следует…
См. также начало статьи, министр и классицизм , министр и шостакович
