Дмитрий Кириллов: Он родился, чтобы стать поэтом, петь красавицам под балконом серенады, смешить угрюмых людей, заставлять их улыбаться, даже когда совсем не смешно, превращать юмор в норму жизни, чтобы не сойти с ума от человеческой глупости и вселенской несправедливости.
Его зовут поэт Вишневский. Он Владимир и потому может неожиданно превратиться в хулигана Вовочку из анекдота. А еще он Петрович – это значит, его в любую минуту могут спросить: «Третьим будешь?» Вот так некоторые личности, нарушая дистанцию, подходят к нему на улице. Может, конечно, это и беспардонно, а что делать?
Он – народный поэт, артист, шутник и балагур, собиратель человеческих историй, коллекционер целых судеб длиной в одну строку. И он кричит нам: ребята, цените жизнь, она прекрасна и коротка! Он – невероятный лирик, ранимый, рефлексирующий интеллигент, отпускающий колкие шутки, спрятавшись в костюм ежика.
В Вишневского наши современники влюбились. Самые звездные звезды страны оценили его талант, разобрали на цитаты и вступили в ряды поклонников его творчества. Он пишет легко и талантливо, и, казалось бы, да что там сложного: сиди, придумывай поэтические шутки длиной в одну строку. Ан нет, натуральный продукт от подделки всегда отличишь, Вишневского не подделать – он у нас на Руси такой один. Надо при жизни классику сказать, что он классик, да…
Владимир Вишневский: Как говорят: «Живой классик, но это поправимо».
Дмитрий Кириллов: Казалось бы, ну просто, что, одну строчку написать, каждый второй может попробовать под Вишневского закосить. Вам прилетали фальшивые строчки, которые не ваши?
Владимир Вишневский: Постоянно прилетают. Я был одним из самых в начале века расхищаемых авторов. И когда мне приписывали разную, значит, ерунду, я, естественно, отнекивался. Но при этом, когда приписывают что-то хорошее, чего сейчас достаточно много появляется, и двустишия вот бродили по интернету, я говорю: «Это очень мило, хорошо, но не мое». А иногда бывало, когда мне напоминали люди, что это мое, и я вспомнил: да, это мое.
Однажды я, сидя за рулем на светофоре, значит, со мной поравнялась машина такого, значит, служебного узнаваемого цвета, и человек, так сказать, примерно такого типажа узнаваемого, он, опустив стекло, мне говорит: «О, как тоскливо ехать без мигалки!» И я вспомнил, что это мое, я говорю: «Спасибо».
Дмитрий Кириллов: Встреча с читателем.
Судьба вам многие такие великие встречи подарила, можно так сказать. Если сделать такой «букварь Вишневского», от а до я, и «я» будет уже про Вишневского, то, может быть, мы начнем немножечко так вот…
Владимир Вишневский: Хорошая мысль.
Дмитрий Кириллов: У меня на букву «а» возник Арканов.
Владимир Вишневский: Этот человек действительно особый. Мы с ним не просто сдружились, мы все-таки были на гастролях и в поездках. Мы решали кроссворды, особенно он это любил, а я ему вырезал, готовил кроссворды, значит, заботливо, как младший товарищ. Мы болели за одну команду — «Торпедо». И сколько мы сыпали друг другу фамилиями игроков, спортсменов… Такого диалога, не преувеличивая собственную, так сказать, просвещенность в области спорта, который я любил и люблю, и это нас с ним тоже объединяло… У нас всегда были с ним интересные разговоры.
Но я хочу сказать, что мы, бывая на одних сценах, сменяя друг друга, мы все время еще и слушали друг друга. Я всегда стоял за кулисами, когда он исполнял свой волшебный номер, пел известную эту песню «Гондурас». Совершенно волшебная песня…
Дмитрий Кириллов: «В магазине нет ничего».
Владимир Вишневский: Да-да-да, «В магазинах нет…» Арканов прекрасно играл на трубе, играл в шахматы прекрасно. И, когда он запел, и это было абсолютно по-аркановски талантливо и узнаваемо… Но оборвать себя хочется тем, что он прежде всего и остался хорошим писателем, хорошим прозаиком. Вообще, с ним быть в поездке, быть в одном застолье с ним, как он прекрасно держал, значит, рюмку, как он прекрасно, извините, курил так, что ты забывал, что это вредная привычка…
Он все делал степенно, вкусно. Он был денди. Известная история… это, по-моему, рассказывал Александр Ширвиндт… когда они из каких-то гастролей уже просто опаздывают, а Арканов лежит еще в кровати. Ширвиндт говорит: «Срочно, Арканов, вылетаем!» И он отогнул одеяло, а там он лежал в бабочке уже, абсолютно…
Дмитрий Кириллов: …готов.
Владимир Вишневский: Можно много рассказывать про Арканова. Я определяю как шедевры общения и откровения дружбы. И он мне написал: «Я просто так люблю тебя, Вован. И ничего, что кончился диван».
Дмитрий Кириллов: «Б» — Богословский?
Владимир Вишневский: Прежде всего, он прекрасный композитор, классик советской песни. Знаете, я рос под эту песню «Темная ночь», и детский слух, когда мама мне ее пела, я считал, что «Это вера от пули меня Темной ночью хранила». Значит, я читал, что Вера – это женщина, и она тебя хоронит. И мне было страшно на ночь глядя… И вот этот детский страх быть похороненным заживо, он, значит, выражался в моей реакции на эту песню тогда еще неизвестного мне композитора Богословского.
Поэтому эта дружба была, конечно, очень… Мы с ним перешли на «ты» по его инициативе, и его юбилей последний проходил под моим девизом «Дожить бы до столетия Никиты».
Дмитрий Кириллов: А вот в общении он сложный был человек?
Владимир Вишневский: Сложный. Жестокий шутник. В 1930-е гг. опечатать квартиру друга пятикопеечной монетой, но человек приходит и видит, что его квартира опечатана, – это, конечно, может довести до инфаркта.
Дмитрий Кириллов: У нас помимо «б», Богословский, есть еще Блок. Ваше знакомство с Блоком оказалось каким-то очень важным, да? Кто подсунул вам томик блока?
Владимир Вишневский: Подсунула жизнь русской, советской литературы. Потому что, действительно, то ли я услышал какого-то чтеца, то ли я впечатлился его портретом, его биографией, его женитьбой на Менделеевой… Что-то такое произошло в 14-15 лет, что он стал и остался, как я говорю, поэтом поэтов.
Я очень много знал стихов Блока, кое-что знаю, кое-что даже исполнял как чтец. «И голос был сладок, И луч был тонок. И только высоко, У царских врат Причастный тайнам, плакал ребенок О том, что никто не придет назад». Это великий русский поэт, и его можно цитировать, его можно читать, его надо перечитывать…
Дмитрий Кириллов: Я понимаю, что для вас Блок как недосягаемая высота поэта-лирика, да?
Владимир Вишневский: Абсолютно, абсолютно верно вы сказали. Потому что думаешь: насколько просто, а вот как сделано, не понимаешь. И для того, чтобы понимать, что ты не понимаешь, тоже нужно некоторые способности.
Первое мое одностишие, это был первый комплимент женщине, который я сделал в три года. На даче, значит, в Валентиновке тетя Клава Иванова, роскошная женщина, жена человека, в честь кого меня назвали, Владимира Семеновича Лубоцкого, племянника революционера Загорского… Когда она сказала: «Вовочка, хочешь тортик?», я сказал: «Нет, тетя Клава, но из ваших «учек»…» И вот это многоточие… Вот алгоритм будущей краткости.
Вообще, у меня в жизни разные события рифмовались, не преувеличивая, так сказать, мистики. Вот, например, самое короткое свидание в моей жизни. В Болгарии братской я познакомился с девушкой, которую звали и, надеюсь, зовут до сих пор Донка. И мне удалось назначить, как мне казалось, свидание. Насторожило только, но несильно, время – 16:43. Болгары – прекрасные люди, но не самые, но не по-немецки точные.
Дмитрий Кириллов: Да-да-да.
Владимир Вишневский: Короче говоря, я в назначенное время заранее стоял на этом Орловом мосту, любимое место встреч гостей Софии. И вот в 16:43 она появилась. Она такая вообще при знакомстве высокая, статная, а тут она была еще выше, потому что именно в этот момент она по графику, будучи вагоновожатой, проехала и победно посмотрела на меня, посрамленного. Вот, это было короткое свидание не длиннее одностишия.
Дмитрий Кириллов: Володя Вишневский родился на Покровке в старинном доме, где с 1919 года жила его мама Евгения Яковлевна. После революции всех, кого могли, посадили, уплотнили, выслали, и дом стал обычной советской коммуналкой, там проживало множество семей. С рождением Володи у Евгении Яковлевны началась новая жизнь. В войну она потеряла первого мужа, овдовела, будучи еще, по сути, девчонкой. На руках остался маленький сын Леня.
Но она научилась держать удар и благодаря своему врожденному чувству юмора и невероятной энергии смогла начать жить заново. Вышла замуж за инженера Петра Моисеевича Гехта, родила сына Володю, которому в поздравительной открытке написала: «Сынок, я полюбила тебя с первого взгляда!» Первые шедевры длиной в одну строку он слышал еще от своей талантливой мамы! А отец же, будучи человеком сдержанным, все это терпел. Он частенько страдал от своих неуемных и шумных домочадцев.
Вот вспомнили сейчас отца – они совсем разными были, да? Вот говорите: «Мы с мамой были веселой оппозицией». А отец вас, терпел ваши шутки?
Владимир Вишневский: Нет, отец терпел. Отец был такой педант, значит, очень порядочный, интеллигентный человек. Как я написал, значит: «От отца мне остались жизненно важные неумения: неумение интриговать, неумение превентивно нахамить кому-то…»
Дмитрий Кириллов: Понятно – набор интеллигентский.
Владимир Вишневский: Набор, да. Вот этот вот фирменный упрек, неумение забить гвоздь, это точно был. Он притягивал к себе какие-то, значит, ситуации, уличные обиды… Но при этом он был очень порядочный человек и большой специалист в области сопромата. Он был ракетчик, он засекреченный был оборонщик. Во время войны он, как и все юноши той поры, честно рвался в армию, он же был парашютист, альпинист, вся романтика тех лет, под этот самый, «Рождены, чтоб сказку сделать былью»… Понятно. И его оставили у Туполева в эвакуации.
Дмитрий Кириллов: Родине нужны были мозги.
Владимир Вишневский: Он получил первый орден за первый спутник, Байконур.
Дмитрий Кириллов: Ну вот интересно, отец, да, математические мозги, техника, и тут сынок, который собирается, значит, стихи писать.
Владимир Вишневский: Я в армию пошел после института, солдатом… Как я шутил, что, после окончания пединститута вместо советской школы я попал в советскую армию, что большая удача для советской школы.
Я служил не то что с гордостью, но, так сказать, со спокойным удовлетворением об этом говорю, в ВВС, в авиации, на советско-турецкой границе. «Уж раз я для чего-то уцелел, А люди пусть сочтут причину веской, Еще ни разу я не пожалел, Что отслужил я в армии советской». Вы знаете, вот этот вкус жизни как преодоления с учетом того, что ты уцелел, выжил, сохранил нормальные в основном (честно скажу, никаких ужасов не было) воспоминания об этой службе, о радостях солдатской службы, когда пайка хлеба тебе в радость идет, когда ты на хлеборезке с друзьями-москвичами можешь выпить кофе, повспоминать Москву…
И служба моя в ВВС, где я ремонтировал вертолет, сопровождалась какой-то романтикой: я ходил в карауле с карабином АКМ, когда разряжаешь, делаешь контрольный выстрел… Ходил, смотрел на звездное небо, на гору Арагац, и мы видели гору Арарат уже на территории Турции…
Дмитрий Кириллов: Поэт! На звездное небо смотрел!
Владимир Вишневский: Да, звездное небо. И вдруг кто-то идет: «Стой, кто идет! Дежурный части, проверяющий, дежурный по части ко мне, остальные на месте!» – все по уставу.
Вот то, что у меня сорвался отпуск в Москву за три месяца до дембеля… А сорвался как? Я оставил блокнот, где я записывал свои заметки… ну как не писать, я же писал все время… где было написано: «Командир, как Кутузов, кричит: «Давай, ребята!»» Это невинное. Потом: «Вдали от жизни половой Ушел я в службу с головой».
Это нашел замкомандира по части Геогжаян, он дал это командиру Галстяну, который накануне обещал мне отпуск в связи с приездом моей пассии, польской студентки Барбары («Мисс Краков», кстати). И он дал ему этот блокнот. Знаете, плохой и хороший следователь: командир Галстян хороший следователь, «Я от вас очень доволен», говорил, а Геогжаян дал ему, значит, мой блокнот. Он сказал: «Я все от вас доволен», – но в отпуск меня не отпустили.
Дмитрий Кириллов: В записной книжке Владимира Вишневского в первых рядах стоит фамилия Зорин, и это не случайно. Гениальный драматург, создатель «Варшавской мелодии», автор «Царской охоты» и «Покровских ворот» до конца дней по-отцовски заботился о Володе Вишневском, следил за его успехами и опекал его.
Владимир Вишневский: Леонида Зорина, выдающегося драматурга и советского, и российского, впервые живьем я увидел в Доме учителя на одном из литературных вечеров, которыми был славен Дом учителя, где работала моя мама. Его отношение ко мне каким-то отцовским было. Мало того, что он принимал то, что я пишу, он автор предисловия к моей первой заметной книжке, он назвал меня «смеющийся лирик Владимир Вишневский». И он первый сказал, что я создал энциклопедию русской жизни в одностишиях.
Он писал от руки. Его последняя повесть «Юдифь» написана от руки. И как он придавал значение выходу книги… Для него это оставалось чем-то чрезвычайным.
Дмитрий Кириллов: Волнующее событие.
Владимир Вишневский: Когда ты идешь, сдав книгу, понимая, что она отчуждена от тебя и не зависит от твоей целости, сохранности как пешехода, как водителя, это счастье для нас, таких вот сумасшедших.
Но Зорин прекрасные писал стихи всегда, что менее известно. Вот стихи Леонида Зорина: «Мы живем и хлеб жуем. А отцы нас так любили. Мы не то чтоб их забыли, Просто мы без них живем. Что осталось? Горстка пыли, Полусказки, полубыли. Мы давно себе забили Головы, а их забыли. И ночами не зовем, А они когда-то были, А они нас так любили, И мы тоже их любили, Просто мы без них живем».
Дмитрий Кириллов: Переходим к алфавиту. У нас еще есть великий Гафт, который тоже… Вы были с ним знакомы и дружны…
Владимир Вишневский: Дружны, дружны. Опять же, мы с ним по жизни, как принято говорить, встретились, когда не могли разминуться. Он узнал мои стихи, он принял участие в моей программе «Вишневский сад». У нас такая традиция установилась, опять же традиция, не довлеющая своей, так сказать, ежедневностью, созвонов по телефону и разговора по 40 минут. Я что-то новое читал: «Ну давай, еще что-нибудь прочитай, давай еще!» Ему очень нравилось мое одностишие вот это вот: «Я помню всех, кто не перезвонил» – «Старик, это гениально! Старик, это гениально!»
Ну и вот потом был у нас эпизод, когда я в соответствии с мнением, что известный человек должен хлынуть в кино, а поскольку у меня это стало получаться, как мне сказали режиссеры, я снимался все-таки у хороших режиссеров, Хотиненко, у Павловского в главной роли фильма «Бомба для невесты»… Гафт говорит: «Давай-давай, у тебя получится!».
Владимир Вишневский: После съемки я говорю: «Дядя Валя (ну, я его звал «дядя Валя»), ну как?» Он говорит: «Старик, я потрясен! Я потрясен! Тебе надо этим заниматься!» Через неделю он сказал Жванецкому, и Жванецкий мне это передал, с удовольствием причем: «У Вишневского поехала крыша! Он счел себя киноактером!» И это тоже дядя Валя Гафт. И он мне написал стихи, которые сложил из разных моих строк: «Ты меня наполнил сразу, Ты вошел в меня навечно: Пусть была короткой фраза – Мысли были бесконечны! Нет, не ждите здесь намека, Я без этого порока! Ты не устно с мавзолея, Не лежал в Колонном зале, Слава богу, ты не Ленин, Слава богу, ты не Сталин! Но только помни, Стихотворный шут, Но знай, литературный хулиган: Пока тебя на музыку кладут, Внезапно может кончиться диван».
Дмитрий Кириллов: «В» – Вознесенский.
Владимир Вишневский: Я выступал у него, это большая честь, выступать у него, когда он тебя уже заметил-отметил, у него на юбилее. И ему очень нравилось, как я его пародирую. «Состояние было сложное, Мы взлетели с первой попытки! Но в полете нам были предложены Прохладительные… Спасибо». Или там… «Праздник на нашей улице, И с тех пор, становясь лишь старше, Я люблю, когда бабы паркуются, Правда, лучше держаться… Спасибо», – вот. И значит, он мне, кстати, на юбилей мой, который он удостоил присутствием своим, оказал мне честь, он пришел и подарил мне телефон, мобильный телефон, это был 2003 год, это еще была роскошь.
Дмитрий Кириллов: Зачем становятся поэтами? Чтобы нравиться девушкам, носить яркие рубашки и модные пиджаки, путешествовать по планете в поисках вдохновения, пижонить, в конце концов. На то ты и поэт, чтобы отличаться от всех остальных. И Володя Вишневский, обладая морем обаяния, пользовался этим преимуществом поэта над обывателем по полной. В конце концов, он еще и артист, а значит, в каждом городе поклонницы, романы, освежающие чувства, словно легкий душ, и настраивающие на творчество.
Мама Евгения Яковлевна изо дня в день как мантру повторяла: «Вова, остановись! Вова, женись!» – а он искал ту единственную во всей Вселенной. И нашел! Долго искал, полжизни, ту, которая подарила ему счастье. Итак, она звалась Татьяной.
Владимир Вишневский: Все встречи не случайны, это почти банальность, но я познакомился со своей женой на юбилее моего друга, духовника, раввина всея Руси Адольфа Шаевича. Увидел девушку…
Дмитрий Кириллов: Народу миллион.
Владимир Вишневский: Да, народу много… А девочка, она стояла помогала там организаторам. Я тогда читал стихи вот такие интернациональные: «Такая русская равнина, что впору вызывать раввина». Поэтому… «Ты мне жена от Бога, от раввина, Ты лучшая моя, но половина».
Дмитрий Кириллов: Это действительно была любовь с первого взгляда? Вот, знаете, такая банальная фраза, любовь с первого взгляда.
Владимир Вишневский: Да-да-да. Я понял, что с этой девочкой, с этой девушкой мне надо срочно знакомиться. А я уже в ее глазах имел репутацию повесы… С женой мне повезло.
Дмитрий Кириллов: Вишневский плодовит: если собрать все его стихи, сценарии, фильмы, диски, аудиокниги, то получится внушительное собрание сочинений. Но ни одно из них не может сравниться с главным произведением его жизни, появившимся на свет уже в зрелом возрасте и созданном не без участия самой любимой женщины на Земле, – Татьяны Иоффе. То, что в 56 лет судьба подарит Владимиру Вишневскому дочь, – разве это не чудо? Во всяком случае поэту Владимиру Вишневскому не надо бегать по планете в поисках ответа на вопрос, в чем смысл жизни.
Дочь – тот подарок, который… Вот я не знаю, это, наверное, все поменяло в жизни, да, появление дочери?
Владимир Вишневский: «Как поздно я в России стал отцом, О, «сколково» уже мне не увидеть!» И значит, вот это вот позднее отцовство, когда ты стал сумасшедшим папашей и когда ты вдруг понял, что я не знал, что я такой нормальный. Важно, чтобы у дочери был здоровый, дееспособный и даже успешный папа, папаша, а не только сумасшедший папа.
И без всякой отцовской умильности, без всяких соплей ты понимаешь, что она талантлива в этом, что ты не хочешь, чтобы она была актрисой, допустим, понимая, от чего зависят хорошенькие девушки-актрисы, от чего и от кого. Если она говорит в день рождения: «Папа, я желаю тебе оставаться наяву событий», – это не оговорка, это поэзия, которую вот она может сказать. «А сердце улетает по своим делам». Она рисует хорошо, она лепит, она делает поделки… При этом достаточно, так сказать, самокритична, самолюбива, понятно, женственный характер, меня строит, это понятно.
Хочется ее, с одной стороны, и баловать, и беречь, это понятно. Но только тревога за завтрашний день, за сегодняшний… Это нормально для любого родителя. Но я благодарен Татьяне, моей великой жене, моей лучшей действительно половине, за то, что она со мной, за то, что она воспитывает дочь, и за то, что дочь так похожа во многом на нее.
Дмитрий Кириллов: У вас еще впереди очень много нужно все понаблюдать, замуж выдать и внуков дождаться. И работать надо!
Владимир Вишневский: Жена заверяет, что это мне по силам.
Дмитрий Кириллов: Я хочу вам пожелать, не удастся вам отвертеться. Пишите, работайте, дарите радость!
Владимир Вишневский: Спасибо!
Дмитрий Кириллов: Пусть вдохновляют ваши девчонки вас. Здоровья и только вперед!
Владимир Вишневский: Спасибо! «Нет, я не вижу в этом смысла, Чтобы не смеяться и не мыться. И тот, кто на ночь глядя бреется, На что-то все-таки… Спасибо!»
