И, вроде бы, зачем на такое отвечать – чтобы в ответ услышать «все с тобой ясно»? Но в целом польза от этих бесед и выстраивания рейтингов есть, потому что они меня только что навели на мысль: а любимые авторы (книги) – они ведь у одного и того же человека разные бывают. И очень интересно бывает посмотреть, в каких ситуациях хорошо идут одни, а в каких другие.
И вот вам два современных и горячо любимых мною английских автора (один даже жив, второй был жив вроде как почти вчера). Более разных не бывает. Один – грандиозная почти жуть, и о нем поговорим как-нибудь потом. Другой точно из серии того, что когда хреново – «откУпори шампанского бутылку иль перечти «Женитьбу Фигаро». Кстати, последнее произведение советую именно в таких ситуациях, за 200 с лишним лет это шампанское ничуть не утратило букета. И в оперном, моцартовском варианте эту книгу тоже советую.
Так вот, точный аналог того самого напитка – Терри Пратчетт. Лучше на английском, но русские переводы получились блестящими, хотя задача, вроде как, казалась невыполнимой.
Любовь к Пратчетту как бы стыдная, но… мудрец сказал: полагается говорить, что ты предпочитаешь сухие вина и стройных женщин, но мы-то знаем, что всем вино нравится сладенькое, а женщины с явно выраженным телом.
Значит, так. Одна серия его книг – про трех ведьм (стыренных в целом у Шекспира). Первая ведьма – грандиозная и всемогущая, вторая – старая халда, глотающая крепкие напитки и поющая похабные песни, третья – молодая и с прогрессивными идеями. Зовут последнюю Маграт, потому что у нее была неграмотная мама, которая никак не могла выговорить «Маргарет».
Уже понятно, с каким автором имеем дело? Тогда дальше. Один из подвигов этой троицы – мочение множества подонков-эльфов и одного единорога («Дамы и господа»), другой… Эта серия, которая про ведьм, кажется, книг из пяти – надо бы подойти к полке и пересчитать, но лень. Еще в них фигурирует гном по имени Казанунда, великий любовник, группа волшебников в обязательных остроконечных шляпах из Незримого университета – это жирные и сонные британские ученые, все время занятые какой-то фигней. В результате одной такой фигни университетский библиотекарь у них превратился в орангутана, но вполне доволен своей судьбой, хотя ненавидит, когда его называют обезьяной, и жестоко за это наказывает.
Но про волшебников у Пратчетта есть отдельная серия («Цвет волшебства» и прочее), хотя изредка и в этой серии мелькают ведьмы с Казанундой и без. Еще есть серия про гениального правителя ключевой части пратчеттовского мира (кстати, мир этот плоский) – про лорда Витинари, бывшего наемного убийцу. И про персонажа по имени Смерть, он мужского пола И В КНИГАХ ГОВОРИТ ВОТ ТАК. Наконец, есть там командор городской стражи Сэм Ваймс, будущий герцог, а поначалу простой мент (тоже книг не меньше пяти), и еще множество подобной публики.
И в каждой книге эти потрясающие персонажи могут мелькнуть на минуту, чтобы вам было приятно, и сгинуть на пути к тем книгам, где они главные герои. Всего же сэр Теренс написал книг целых 41 штуку только про Плоский мир, и еще пару десятков прочих. Две полки (в моем собрании). Переведено у нас почти все.
А теперь переходим к глубоким мыслям. Типа на фига вообще нужна литература, и как – по крайней мере у западной цивилизации – развивалась мысль по этому поводу.
Таковая цивилизация пережила два века безвременья, морализаторский 19-й и убийственный 20-й, когда как-то укрепилась мысль, что литература – это такая смесь политики и философской проповеди. В основном на тему того, как хреново живем, и как надо жить правильно. То был критический реализм. Везде, от Англии до Китая. Предполагалось, что читатель эту чернуху за свои деньги покупает и через силу употребляет, потому что иначе стыдно (быть непросвещенным). То есть книги должны были навязываться через силу общественным мнением и нести общественную пользу.
А потом советская власть попыталась заставить авторов писать о том, что вот теперь живем нормально, не считая отдельных недостатков. Так родился социалистический реализм, позорно сдохший.
И все это время куда больше читателей было у книг, которые не долбили его по голове, а просто радовали за свои деньги. Вот те самые шампанского бутылки. А что человека радует? То, что уводит от мрачностей жизни. Но говорить такое вслух считалось почти позорным. И такая литература считалась как бы второсортной. Она всем нравилась, как сладкое вино, но говорить об этом было как-то неудобно.
А что человека радует – до сказки, конечно. Вот как у Пратчетта, но и вообще какие угодно. И детективы, когда зло всегда наказывается. И про любовь с сексом, когда девушка получает свое, вожделенное.
И вот вам провальная история с современной российской литературой, когда наследники назойливых морализаторов прошлых веков попытались нам объяснить: настоящая литература – это реализм о жуткой жизни в мрачной России (да, и сегодняшней), это современная классика, ей даем премии, а прочие ваши сказки – это не литература. Ну, и доигрались до сами видите чего. Все и всякие виды сказок жили и живут своей, отдельной жизнью, это читают, а неоклассики кусают пальцы.
О втором моем любимом сказочнике-англичанине при случае расскажу, это панк, псих и проч., зовут его Чайна Мьевиль. Он мрачный, и это на редкие настроения. А Пратчетт – ну, вы уже поняли. Человек настолько веселый, юмор у него настолько британский (когда не ржунимагу, а такой вот смех на грани хохота, смех со сжатыми губами), что поможет вам выжить в любой ситуации.
И мир был и будет плоским, а ведьмы летят и летят.
