ДЕМАВЕНД. Мемуары несостоявшегося пенсионера. Часть XI

Окончание. См.: пролог, день № 0-1, Грибоедов-1, день № 2, день № 3, день № 4 — Грибоедов-2, день № 5, день № 6, день № 7, Грибоедов-3.  

  ДЕНЬ № 8

  Чуть не проспали завтрак.

  Ой, да вру я! Вру! Не проспали! Никогда бы не проспали! Ни за чтобы не проспали! Жрать хотелось ещё с вечера, как из пушки… Неделю теперь так: есть и спать, спать и есть. 

  Вчера ночью мы втроём заморили червячка кашей из пакетиков и чаем, другие-некоторые нашли в себе силы и уковыляли в ближайшее ночное кафе, благо в Тегеране их хватает.

  — …Валер, — неугомонная Маринка пытала на завтраке тёзку, — ты как думаешь, вот, мы… — она обвела взглядом нашу маленькую «команду» — сможем взойти на Аконкагуа?

  — Вы?! — Валера с улыбкой посмотрел на нас. — С вашей мотивацией и настроем?Да вы хоть до Эвереста дойдёте!

  Ну, это ты, брат, хватил… У нас, брат, и пяти тысяч долларов на Аконкагуа нет, а уж шестидесяти для Эвереста… Но мы учтём, мы подумаем…

  После завтрака группа традиционно разделилась. Стало навевать, уж не мы ли трое сепаратисты? Они уехали в Гулистан, в шахский Дворец, а мы на Базар и в местный Алмазный фонд. Надо день выгуливать, улетать только ночью.

  Как описать маленькую вселенную? Как описать толпы покупателей, зевак, зазывал, бесконечно выкрикивающих товар и цену? Как описать азарт, торгующихся ради того, чтобы поторговаться? Как описать изобилие ковров, платков, горшков? Как? Базар! Восточный базар. В той безумной сутолоке, в той неразберихе, выбирая платки в подарок, я отвлёкся на разнообразное многоцветие, и оставил фотоаппарат. Положил на стойку в бутике, и оставил! Дырявая моя голова! Не бог весть какой, но там все снимки с нашей иранской эпопеи. Хватился через полчаса, а помнил только, что у девушки, которая стояла за прилавком, нос заклеен пластырем. (В Иране фишка, они там все исправляют себе горбинку на носу. Пластика. Мода.) Хватился и заметался… Нос! Заклеенный нос! Где же ты мой нос? Где… Тут нет! Там нет! Нигде нет…

  Мы нашли с Рязановой тот бутик. Девушка, завидев нас, радостно затараторила на фарси, но я уже утратил дар всепонимания и только как заведённый повторял: «Photo, I lost my photo!» Она достала из под прилавка фотоаппарат и призывно покачала им. Нельзя в Иране обнимать чужую девушку. Совсем нельзя. Там и свою-то обнимать запрещают. И со своими уставами в чужой монастырь не ходят… Но мне, как бестолковому иностранцу, всё простили. А я ведь только что её не расцеловал. И, ничего же особенного, просто один человек вернул другому вещь, которую тот забыл. Но! В европейской, цивилизованной Италии, в Римском аэропорту, где я так же забыл бокс с фотоаппаратурой, мне никто ничего не вернул. А здесь, в подсанкционном, не либеральном, не демократичном Иране вернули. «И какая отсюда мораль?», — спросила бы Герцогиня. А такая: все эти режимы, все эти социальные строи — суть полная и абсолютная ерунда, человек, он всегда человек. И я готов побиться о заклад, что процент «человека» на Востоке сегодня выше, куда выше, чем на Западе, потому как человек, он, когда для другого человек, а если только для себя, что рьяно культивируется на Западе, то тогда так… прыщ, недоразумение. Кстати, это и сгубило нашу команду.

  «Алмазный фонд» оказался безумно и бездумно алмазным. Сразу столько бриллиантов размером с перепелиное яйцо я ещё никогда не видел. И выглядело сие полным безобразием. Пятилитровое ведерко бриллиантов, представляете? Прямо страшно становится. А ещё здесь мог быть «Шах», тот самый Шах, если бы… Если бы…

  После Фонда мы проголодались (на самом деле всё время хотелось есть, и мы заедали голод мороженым, обалденным фисташковым мороженым, которое так классно идёт в тридцатипятиградусную жару), проголодались и пошли в ресторан, его выбрала Маринка, там подавали кальян. И тут же вокруг нас в чёрно-белом параде выстроилось целое отделение официантов, они вышколенно тянулись, натужено улыбались, и вид у них был такой торжественный, будто их посетил сам опальный шах. По-английски, однако, говорила только одна девушка. 

  В кальянах я ничего не смыслю, но Марина, попробовав, показала большой палец. И кормили вкусно. А пока ждали, пробовали и ели: девчонки баранину, а я свою вечную пасту, я рассказывал им про алмаз Шах, был же повод, и про Александра Сергеевича: «…и среди тех даров был алмаз Шах. Знаменитый Шах. Так и родилась легенда, что за убийство Грибоедова персидский шах расплатился алмазом. Всего лишь алмазом. И в общем, да, расплатился…», — закончил я.

  «Спасибо, Палыч. Я не знала этой истории, — кивает Марина и вдруг, после некоторой паузы, делает неожиданный вывод — А хорошая команда была у Александра Сергеевича! Не то что… А ты знаешь…»

  Что я должен знать, я так и не узнал, все вдруг засуетились, и нас отвлекли процедурой заваривания чая. Такого я точно никогда и нигде не видел, чисто физический эксперимент: две колбы, спиртовая горелка и разность давлений. Как только люди не извращаются, пытаясь привлечь внимание. Кажется, китайцы и японцы давно доказали всему миру, что их способ заварки чая в глиняных чайниках самый правильный, но…

  Ближе к шести, усталые, потные, измученные жарой, пробравшись через пробки, пару раз едва успев выскочить из-под колес безумных водителей и водительниц (государство полицейское, и люди хорошие, а правила на дорогах по-восточному не соблюдаются) мы вернулись в отель. Голова тихо гудела. Как трансформатор. Ноги тоже. Заканчивался наш Иран, наш Тегеран, наш Демавенд. Ближе к полночи нам с Галей уезжать. Марина ещё оставалась, к ней ехал молодой человек. А нам пора.

***

  Уже не молодая (чуть не написал «бальзаковского возраста», сегодня всем известно, что это 35!, а тут за пятьдесят) стюардесса «Азербайджанских авиалиний», но ещё весьма и весьма, безошибочно распознав в нас русских, с улыбкой, бодро, несмотря на глубокую ночь — аж, два часа, приветствовала нас на языке Александров Сергеевичей, и я ей чуть не кинулся на шею. Угадав моё намерение, она отстранилась, но тут же пообещала: «Мы ещё и нормальным хлебом вас накормим…»

  Всё. Домой! Домой-домой-домой… Сейчас в Баку, залетим ненадолго, и домой! В дождливую, холодную, но такую родную Москву. В любимое Гадюкино! В Россию!

  Когда ж постранствуешь, воротишься домой,

  Правы Вы, Александр Сергеевич, ой, как правы! 

  И, конечно, Ваши творения, Ваш труд, Ваша жизнь бесценное наследие для России. Какой уж там, к собакам, «Шах»… Да и хоть, все алмазы мира!

  ГРИБОЕДОВ- 4

  …В начале июля 1829 года на границе Империи встречали тело полномочного посла. Для торжественной встречи своего бывшего «министра» наместник выделил Тифлисский батальон при пушках и знаменах. Гроб вскрыли, тело опознали (по искалеченной в дуэли с Якубовичем руке) и с похоронным конвоем отправились в Тифлис. Историю второго Александра Сергеевича (Пушкина), о том, как он повстречал на кавказской тропе одинокую арбу с гробом Грибоедова, видимо, следует признать художественным вымыслом. Везли Александра Сергеевича торжественно, с достоинством, встречая гроб молитвами и цветами в каждом селе, в каждой деревне, в каждом ауле. Многие жители: армяне, грузины, татары, русские, были лично обязаны Грибоедову своей свободой.

  Бытует мнение, что персы передали не останки полномочного посла, прошло полгода, и что-либо различить в захоронении было невозможно. Это сейчас: экспертиза, микроскопы, генетический анализ… А тогда было всё проще.

  Однако следствие производилось со всей тщательностью. Шах был так напуган, персидская элита была так напугана, что копали и за страх, и за совесть. Попутно казнив более тысячи участников и подстрекателей, они перерыли всю яму, извлекли останки, отыскали прострелянный Якубовичем палец, собрали тело полномочного и отправили в Россию, остальных торжественно похоронили на единственном христианском кладбище возле армянской церкви в Тегеране, после чего уселись ждать, что привезёт Хозрева-Мирза.

  А Нино ничего не знала. Всё это время, все эти полгода. Ей не говорили. Ей врали, мол, болеет, мол, далеко, мол, уехал… Боялись, не выносит ребёнка. Она всё равно подслушала чей-то разговор и узнала. И тут же у неё случились преждевременные роды. Ребёнок, мальчик, прожил всего лишь час. «Он ушёл к своему отцу» — сказала княжна.

  Тело прибыло в Тифлис 18 июля 1829 года. На следующий день раба Божьего Александра всё в том же Сионском соборе отпели и похоронили, где он завещал, в монастыре Святого Давида, на горе Метацминда, откуда открывается такой прекрасный вид на закатный Тбилиси.

  Ещё перед отъездом, Александр Сергеевич, предчувствуя скорую гибель, сказал Нино: «Не оставляй костей моих в Персии, если умру там. Похорони меня в Тифлисе, в монастыре Святого Давида». Она думала, он шутит.

  На надгробье одного из величайших и славнейших сынов России высечено кратко:

  А сбоку постамента другие слова:

  Больше Нино замуж не вышла. До самой смерти она носила траур по покойному мужу, отвергая любые ухаживания. «Чёрная роза Тифлиса» прозвали её. Её это не смущало, она только всё время повторяла: «На всё воля Божия! На всё воля Его!» Это и мы должны помнить.

  ЭПИЛОГ

  «Фракталы!» — хлопнул я себя по лбу. Фрактальная геометрия, вот как называется принцип, по которому строит природа снежные перья, что мы видели на Демавенде. Она, эта геометрия, ещё и не такое может…

  — Рязанова!

  — А!

  — Не спишь?

  — Уже нет.

  — Да ладно, скоро прилетим… Скажи: ты зачем ходишь в горы?

  — Ты позвал, я пошла…

  — Я серьёзно спрашиваю!

  — Лето перезимовать! Откуда я знаю? Хожу и всё. Сам-то ещё пойдёшь?..

  Я посмотрел в иллюминатор. Темно, ещё совсем темно, только на востоке уже начинало чуть светлеть. Рассвет. Новый день. «Будет день — будет пища.» «На всё воля Божья, на всё воля Его.»

  — Чего молчишь-то? Разбудил, а теперь молчит… Пойдёшь, спрашиваю?

  — Давай, Рязанова, доедем до дома. Там видно будет.

***

  От автора: В рассказе об Александре Сергеевиче не претендую ни на документальность изложения, ни на какие-либо открытия… Ничего нового. Всё давно известно. Просто компиляция. Просто рассказ. Много информации я почерпнул из книги С. Дмитриева «Грибоедов. Тайны смерти Вазир-Мухтара», которую прочёл перед отъездом. Возможно, кто-то глянув крикнет: «Нет! Всё было не так!» Что ж. Может и не так. Я только старался никого не обидеть. Никого, кроме англичан.